В XIX-м столетии всё ещё пытались оставаться в рамках теории эволюции, когда группа учёных решила повысить ставки и объявила, что Вселенная изобилует и «неземной» жизнью: они заявили, что эволюция происходит на бесчисленных планетах, и Земля — лишь один крошечный оплот этого процесса. «Разве не очевидно, что этот мир был помещён в систему планет без какого-либо знака отличия, и что он не лучше приспособлен, чем другие, чтобы быть уникальным местом — колыбелью жизни и разума?», — спрашивал знаменитый французский астроном Камиль Фламмарион.
Споры о «множестве миров» разворачивались в течение всего XIX-го века в книгах и статьях, написанных научными светилами, воображение которых подогревалось взаимосвязью нескольких недавних открытий. Было известно, что наша солнечная система самостоятельно вращалась в пределах Млечного пути вместе с другими звездами, которые, как считалось, также были окружены планетами. Огромные расстояния между звёздами давали понять, что Вселенная, если и не бесконечна, всё же очень велика.
Французский астроном Пьер-Симон Лаплас разработал достоверную (хотя, в конечном счёте, некорректную) модель формирования планетарных систем, которые, как он считал, возникли из-за центробежных сил сжатия вращающихся туманностей. Тем временем, геологи начали измерять возраст Земли миллионами, а не тысячами лет, и даже до опубликования дарвиновского «Происхождения видов» многие натуралисты были согласны с основными принципами развития: жизнь изменяется со временем и приспосабливается к окружающей среде.
Защитники гипотезы «множества миров — «плюралисты» (от англ. plural — множественный, многочисленный) — увидели в этих открытиях свидетельство непрерывного процесса творения, вследствие которого постоянно появляются новые планеты, способные служить вместилищем жизни.
«Плюралисты» заявили, что ничто в этой теории не противоречит религиозному учению: создание, сказали они, было не прямым действием Бога, а последствием законов природы, утверждённых Богом, которые не требовали Его постоянного вмешательства. «Закономерно спросить, если Он, как оказывается, хотел использовать простейшие организмы в качестве основы для производства более сложных, включая даже нас, как мы, Его скромные создания, можем придираться?» — писал Роберт Чемберс, шотландский геолог и естествоиспытатель, в своём спорном, но очень популярном труде «Признаки естественной истории создания» 1844-го года.
Кроме того, Чемберс считал, что ни одна часть Вселенной не может быть свободна от законов гравитации — это также является основанием полагать, что все миры подчинены законам эволюции жизни:
«Явление подчинения каждого уголка Вселенной физическим законам (законам природы) — это мощный аргумент „за“ существование аналогичных органических механизмов».
Скептики, однако, подвергли сомнению идею зарождения жизни на планетах, вращающихся вне «умеренной орбиты» Земли, находящейся ни слишком близко, ни слишком далеко от Солнца: если только один мир в нашей Солнечной системе может породить жизнь, как кто-то может убедительно доказывать её существование во всём космосе?
Шотландский математик Джеймс Митчелл предположил, что спутники отдаленных, холодных планет могли действовать как зеркала, захватывающие и отражающие солнечные лучи на поверхность. С тех пор количество открываемых спутников у различных планет, казалось, увеличивалось прямо пропорционально их расстоянию от Солнца, и он увидел в этом свидетельство «Божественного Провидения».
Томас Коллинс Саймон, английский писатель и учёный, утверждал, что лучи солнца не рассеиваются, поскольку проходят через пустое пространство — вакуум. Все планеты, заключил он, получают одно и то же количество света и тепла, температура на поверхности планет обуславливается составом и плотностью атмосфер. А английский астроном Ричард Проктор (автор одной из самых ранних карт Марса, 1867-го года) предполагал, что большим планетам, вроде Юпитера, нужно много времени, чтобы остыть после их огненного, расплавленного состояния при «рождении», отдавая собственное тепло для достижения стабильных условий зарождения жизни.
Все эти идеи «Бога из Машины», уверенность в «стороннем вмешательстве», непоколебимая вера «плюралистов» в существование обитаемых миров происходит, прежде всего, из их наблюдения разнообразия земной жизни и её возможности приспосабливаться даже к крайне неблагоприятным условиям. «Если бы мы могли судить о цели, к которой (согласно нашим представлениям) стремится всё, происходящее вокруг нас, наша Земля могла бы научить нас рассматривать поддержание жизни как величайшее стремление природы», — отметил Проктор. Вторя ему, Фламмарион писал что «нет в мире ни одного уголка, который мог бы считаться совершенно безжизненным».
Спутник Земли, тем не менее, всё ещё представлял собой загадку: его доскональное изучение телескопом не оставило места сомнениям — на Луне нет жизни, хотя она существует в той же умеренной зоне, что и Земля. Так где же все?
Ричард Проктор отвечал на это просто — если жизнь имеет начало, она также должна иметь и конец, поскольку энергии приспособления природы есть предел. Жизнь не могла пустить на Земле корни, пока планета не прошла через жаркий начальный период своего образования, и она в конечном счете закончится на Земле, поскольку наша планета находится в периоде «истощения», наше Солнце сжимается и остывает: период, в течение которого может зародиться жизнь, короток по сравнению с продолжительностью существования планеты. На Луне, считал он, тоже была жизнь, однако этот период она давно прошла. Также учёный доказывал: «На Марсе был мир, похожий на наш собственный, с различными формами жизни. Конечно, эти формы приспосабливались по мере изменения условий их обитания, эволюционируя, либо упрощаясь, регрессируя, когда условия были благоприятны или наоборот, возможно даже, развиваясь в формы, подобные человеческому виду, обладающие способностью рассуждать. Однако даже поверхностное рассмотрение вопроса показывает: скорее всего, Марс давно преодолел стадию существования жизни».
Проктор представлял себе Вселенную, в которой планеты проходили долгие периоды подготовки к появлению на них жизни, в то время как другие планеты умирали. Он полагал, что Юпитер обладает теми же особенностями, что и Земля в ранний период своего развития, и, по всей вероятности, он — самый подходящий претендент на зарождение жизни: «Мы видим, что поверхность Юпитера целиком покрыта толстым слоем облаков, и происходят изменения, которые подразумевают наличие бурной деятельности (иначе говоря, сильного нагрева) по всей его территории. Мы видим, что условия на нём приближаются к земным в те времена, когда большая её часть была парообразной… Следом, несомненно, наступит период (намного более продолжительный, чем аналогичный отрезок истории Земли), в течение которого Юпитер, в свою очередь, будет местом зарождения и пребывания жизни».
Наверное, самым весомым аргументом «плюралистов» — или, по крайней мере, вызывающим настоящую «теологическую грусть» у их критиков — был вопрос: если нет никакой другой жизни во всей Вселенной, то зачем Бог создал так много звезд и планет? По этому поводу Митчелл писал: «Действительно, можно ли полагать, что все эти сферы, такие многочисленные, столь огромные, так широко рассеянные в безграничном пространстве, должны были быть созданы лишь ради нашей Земли, что едва ли больше песчинки по сравнению с ними? Эту идею нельзя принять, ведь она абсурдна. Если они созданы не ради нас, нет оснований сомневаться, что Создатель ничего не делает напрасно, и природа полна его добродетели, так что они были созданы только ради их собственных обитателей».
Фламмарион, в свою очередь, призывал человечество взять себя в руки: «Мало оснований считать и воодушевляться мыслью, что Вселенная создана специально для нас, бедных существ, затерянных в ней, и что если мы сойдём со сцены, этот мир превратится в свалку неодушевлённой материи, лишённую света!»
Уильям Уэвелл подытожил этот спор вопросом: может ли Земля быть моральным и религиозным центром Вселенной при том, что нет никаких причин считать её центром физическим? Уэвелл — эрудит, философ и богослов, придумавший сам термин «учёный» — отвергал теорию Дарвина, а также проявил себя самым красноречивым критиком тезиса о «множестве миров». Прежде всего, он полагал, что количество миров во вселенной сильно преувеличено: он указывал, например, на огромное количество двойных звезд, доказывая, что система планет, вращающихся вокруг или среди пары звезд, которые в то же самое время вращаются между собой, не может иметь стабильные свойства.
На вопрос, зачем Бог создал такую обширную Вселенную, если она не населена, Уэвелл отвечал, что у физических законов, написанных «Божественным Автором» обычно «много таких эффектов, смысла которых нам не понять» — законы притяжения и сцепления частиц, например, были необходимы, чтобы позволить человечеству «твёрдо стоять на ногах». Звезды и планеты, говорил он, это тоже «дополнения общих законов», которые Бог воплотил в жизнь лишь для создания Земли и Солнца.
Полтора столетия спустя споры о внеземной жизни больше подходят для космологии, чем для богословия, но основной вопрос неизменен: насколько уникальна Земля? Хоть и доказано существование так называемых «экзопланет», чем больше мы узнаем о происхождении нашей Солнечной системы — тем лучше мы понимаем, что уникальное сочетание факторов (особенно формирование нашего пояса астероидов) могло иметь решающее значение для зарождения жизни на планете.
С другой стороны, мы знаем, что «Царство Жизни» (по Фламмариону) на Земле более обширно, чем он мог себе вообразить. Открытие экосистем, процветающих в самых невероятных условиях — например, около гидротермальных выходов в океанских глубинах, лишённых света — говорит в пользу того, что жизнь может существовать везде, где есть энергия, вода и органическое вещество. Ричард Проктор был прав, когда думал, что Юпитер — потенциальный кандидат на зарождение жизни: океан под спутником Юпитера Европой намекает на эту возможность.
