Не люблю я, коли меня в кривой лук выпаривают.
Немцы до всего умом-разумом доходят, а мы глазами.
За то не виноват, что в затылке глаз нетути, а виноват, коли затылком грамоту разбирать берешься.
Хотите или нет атмосферу называть «мироколицею» и «колозимицею» — это ваша воля.
Русскому солдату, как на стену полезет, нельзя не кричать «ура», а «ура» — слово татарское; это повелительное наклонение глагола «урмак» — бить.
Какой-то становой пристав, донося о самоубийстве мещанина, писал: «При освидетельствовании оказалось: потолок на второй половице прострелен дырою, имея действие свое при напряжении на севере, ибо комната, при постройке, расположена на восток. Зубы найдены частию близ науличного окна, прочие же челюсти как будто из головы вовсе изъяты». Скажите же, какой толк в таком письме и для чего писать такую белиберду, которую никто не поймет?
Если сочинителя обвиняют в чем-либо, основываясь на сочинениях его, то ему позволено оправдываться тем же: своими сочинениями.
Не одинакова ложь, не одинакова и правда.
На человека смотреть подобает очами самородными, и не становиться для этого ни на парчовый золотой подмост, ни на кучку навозную.
Неужто ты думаешь, что коли голову с плеч снял да за пазуху положил, так и цела будет?
Вечно помнить буду, поколе искра жизни таится в мозгу моем, то впечатление, которое сделало на меня первое предсмертное молебствие (молитва перед боем) и первая битва, которую я видел.
Всех, как помрем, хоронить станут.
Белый свет не маков цвет: три жучка да козявка не изведут его.
Вальдшнеп — самая благородная птица на целом земном шаре. Она, будучи убита, не бьется и не трепещется в неприличных акробатических телодвижениях, а умирает, как Брут, как Сократ.
Все рассказы и уверения о словесных собаках и тюленях не заслуживают никакого доверия.
Вам старики говорят: опасайтесь. Лгут старики, их зависть берет.
Томительная болезнь на все наложит печать уныния.
Иногда полезно повторить и старую истину, особенно, коли она так легко забывается.
Кто хочет пить кумыс, должен и в образе жизни следовать туземцам. К французской кухне он нейдет: при пирожных и искусственных соусах покажется отвратительным, и вы будете пить его без охоты.
Подружившись со мной в степи, один киргиз хотел мне услужить и просил взять у него верблюда. «На что он мне?» — сказал я. — «Да ведь у тебя дом есть?» — «Есть». — «Так он будет таскать его!» — «Дом мой не складной, а стоит вкопанный на одном месте». — «И век так будет стоять?» — «Покуда не развалится, будет стоять». — «О, скучно же в твоем доме, — сказал киргиз, покачав сострадательно головой. — Послушай, возьми верблюда, да попробуй перенеси дом свой на новое место — будет веселей».
Чего знаешь, о том не спрашивай.
Светил бы мне ясный месяц, а звездочки — как себе хотят.
